Неточные совпадения
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное жизни
тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней,
работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные минуты.
Самгин шагал мимо его, ставил ногу на каблук, хлопал подошвой по полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается по всему
телу. Старик рассказывал: работали они в Польше на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался, бежал, их порядили продолжать
работу поденно, полтора рубля в день.
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте
тело у людей быстро сгорало от волканической
работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком
теле.
Всюду гомозятся за
работой красно-смуглые, голые
тела: все индийцы.
Я не знаю, что труднее — подъем или спуск. Правда, при подъеме в
работе участвует дыхание, зато положение
тела устойчивее. При спуске приходится все время бороться с тяжестью собственного
тела. Каждый знает, как легко подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу.
…Лишения и страдания скоро совсем подточили болезненный организм Белинского. Лицо его, особенно мышцы около губ его, печально остановившийся взор равно говорили о сильной
работе духа и о быстром разложении
тела.
Эти люди сломились в безвыходной и неравной борьбе с голодом и нищетой; как они ни бились, они везде встречали свинцовый свод и суровый отпор, отбрасывавший их на мрачное дно общественной жизни и осуждавший на вечную
работу без цели, снедавшую ум вместе с
телом.
На площадь приходили прямо с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на
работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их, переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую
тело видно…
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным
телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить начал… Раньше-то в египетской
работе состоял, а тут на себя… да…
Стал я переправляться в коробочке через реку. Красивый упирается длинным шестом о дно и при этом напрягается всё его тощее, костистое
тело.
Работа нелегкая.
Галдевшая у печей толпа поденщиц была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова.
Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней
работы исцарапала себе все руки и едва двигалась: ломило спину и
тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
Днем на
работе молодое
тело расходилось, а к вечеру Наташка точно вся немела от своей лошадиной
работы.
Была она высокая, немного сутулая, ее
тело, разбитое долгой
работой и побоями мужа, двигалось бесшумно и как-то боком, точно она всегда боялась задеть что-то.
— Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали — Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей боле двух тысяч, — злой народ! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки к одному мироеду — там их как мух на мертвом
теле. Деготь гоним, уголь жгем. Получаю за
работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, — вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, — народ все молодой, все тамошние, кроме меня, — грамотные все. Один парень — Ефим, такой ярый, беда!
Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой
тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для
работы.
Когда Егор Егорыч появился в кабинете, Михаил Михайлыч сидел за
работой и казался хоть еще и бодрым, но не столько, кажется, по
телу, сколько по духу, стариком.
Я чувствовал, что
работа может спасти меня, укрепить мое здоровье,
тело.
Я, впрочем, любил таскать кирпичи не за то только, что от этой
работы укрепляется
тело, а за то еще, что
работа производилась на берегу Иртыша.
Но ничто — ни
работа, ни женщины не изнуряют
тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы.
Вечера дедушка Еремей по-прежнему проводил в трактире около Терентия, разговаривая с горбуном о боге и делах человеческих. Горбун, живя в городе, стал ещё уродливее. Он как-то отсырел в своей
работе; глаза у него стали тусклые, пугливые,
тело точно растаяло в трактирной жаре. Грязная рубашка постоянно всползала на горб, обнажая поясницу. Разговаривая с кем-нибудь, Терентий всё время держал руки за спиной и оправлял рубашку быстрым движением рук, — казалось, он прячет что-то в свой горб.
Тело молодо и юношески крепко, а душа скорбит, душа устала, душа молит об отдыхе, еще не отведав
работы.
Работа начиналась с раннего утра, и слышно было, как хрустели кости на дыбе, а палачиный кнут резал живое человеческое
тело.
Только когда Заяц вылез из своей выработки, я хорошенько рассмотрел его атлетически сложенную фигуру. Ему было пятьдесят с лишком, но это могучее мужицкое
тело смотрело еще совсем молодым и могло вынести какую угодно
работу. Заметив мой пристальный взгляд, старик с добродушной улыбкой проговорил...
Я пришел к той части машины, где на отлогом деревянном скате скоплялись шлихи и золото. Два штейгера в серых пальто наблюдали за
работой машины; у стены, спрятавшись от дождя, сидел какой-то поденщик в одной рубахе и, вздрагивая всем
телом, сосал коротенькую трубочку. Он постоянно сплевывал в сторону и сладко жмурил глаза.
Также прислала прекрасная Балкис царю Соломону многоценный кубок из резного сардоникса великолепной художественной
работы. «Этот кубок будет твоим, — повелела она сказать царю, — если ты его наполнишь влагою, взятою ни с земли, ни с неба». Соломон же, наполнив сосуд пеною, падавшей с
тела утомленного коня, приказал отнести его царице.
Жил он в подвале грязного дома и занимался столярной
работой для «равновесия
тела и души».
Нить жизни, еще теплившаяся в этом высохшем от
работы, изможденном
теле, была прервана, и детски чистая, полная святой любви к ближнему и незлобия душа отлетела… вон оно, это сухое, вытянувшееся
тело, выступающее из-под савана тощими линиями и острыми углами… вон эти костлявые руки, подъявшие столько труда… вон это посиневшее, обезображенное страданиями лицо, которое уж больше не ответит своей честной улыбкой всякому честному делу, не потемнеет от людской несправедливости и не будет плакать святыми слезами над человеческими несчастьями!..
Подожду я у двери, покуда не ляжет этот гул на каменные плиты пола, подойду тихонько к распятию и сяду на полу пред ним — нет у меня силы стоять, кости и
тело болят от
работы, и акафист читать не хочется мне.
Кухарь, при помощи десятка баб, взятых с
работы, управляется с птицею, поросятами, кореньями, зеленью; булочница дрожит
телом и духом, чтобы опара на булки была хороша и чтобы тесто выходилось и булки выпеклись бы на славу; кухарка в другой кухне, с помощницами, также управляется с птицею, выданною ей, но уже не кормленою, а из числа гуляющих на свободе, и приготовляет в больших горшках обед особо для конюхов гостиных, для казаков, препровождающих пана полковника и прочих панов; особо и повкуснее для мелкой шляхты, которые приедут за панами: им не дозволено находиться за общим столом с важными особами.
Он целовал ей руки, шею, волосы, дрожа от нетерпения, сдерживать которое ему доставляло чудесное наслаждение. Им овладела бурная и нежная страсть к этой сытой, бездетной самке, к ее большому, молодому, выхоленному, красивому
телу. Влечение к женщине, подавляемое до сих пор суровой аскетической жизнью, постоянной физической усталостью, напряженной
работой ума и воли, внезапно зажглось в нем нестерпимым, опьяняющим пламенем.
— У вас небось все
тело болит от
работы, а вы меня провожаете, — сказала она, спускаясь по лестнице. — Идите домой.
Часто бывало так, что, любуясь
работой француза, девушка погружалась в дремотное самозабвение, не слышала злых криков хозяйки и подруг; тогда они, сердитые с похмелья, бросались на нее, точно кошки на ворону, и трепали девицу, вытирая ее
телом пыль и грязь зала.
Я не оставлял в покое ни одного клочка земли, я сгонял всех мужиков и баб из соседних деревень,
работа у меня тут кипела неистовая; я сам тоже пахал, сеял, косил и при этом скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы;
тело мое болело, и я спал на ходу.
Они вошли в хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине избы стоял камелек чудной резной
работы, из чистого серебра, и в нем пылали золотые поленья, давая ровное тепло, сразу проникавшее все
тело. Огонь этого чудного камелька не резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.
У ученых, писателей и художников кипит
работа, по их милости удобства жизни растут с каждым днем, потребности
тела множатся, между тем до правды еще далеко, и человек по-прежнему остается самым хищным и самым нечистоплотным животным, и все клонится к тому, чтобы человечество в своем большинстве выродилось и утеряло навсегда всякую жизнеспособность.
Вдохни в эти
тела новую душу, сколько они могли бы
работы сделать над жизнью!
Мы боимся смерти только потому, что считаем собою то орудие, которым мы призваны работать, — свое
тело. А стоит привыкнуть считать собою то, что работает орудием, — дух, и не может быть страха. Человек, считающий свое
тело только данным ему для
работы орудием, испытает в минуту смерти только сознание неловкости, которое испытал бы работник, когда у него отнято прежнее орудие, которым он привык работать, а новое не дано еще.
Не беда, когда
тело пострадает от духовной
работы, но плохо то, когда самое дорогое в человеке — душа — пострадает от страстей
тела.
Наконец, это же самое человек в духовной
работе производит и над самим собой, созидая свое высшее я, а через него изменяя и свое
тело.
Руки ее быстро двигались, все же
тело, выражение глаз, брови, жирные губы, белая шея замерли, погруженные в однообразную, механическую
работу, и, казалось, спали.
Нужный для жизни, благородный, возвышающий душу труд заменяется бессмысленной
работой на доставление всяческих удобств и радостей ненужным, оторвавшимся от жизни людям. «Собрались и пируют. Народу больше нечего делать, как пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное. Бабы дома, мужики трут полы и
тела в банях и ездят извозчиками».
Уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой все сознающее себя, полное жизни
тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней,
работа правильная и отчетливая делалась сама собою.
И жадно, настороженно вглядывается Ницше в темную глубину своей души и старается разглядеть того таинственного «Самого», который, как игрушками, капризно играет его мыслями и исканиями, и в ничто обращает трудную и мучительную
работу ума. Вот он, этот «Сам», великий разум
тела, неведомый, слепой повелитель, обративший наше «я» в своего раба.
Утомленные непрерывной
работой, люди спят сейчас крепким, оживляющим и бодрящим
тело и душу сном.
Поели постного борща и мерзлой, противно-сладкой вареной картошки без масла, потом стали пить чай, — отвар головок шиповника; пили без сахару. После несытной еды и тяжелой
работы хотелось сладкого. Каждый старался показать, что пьет с удовольствием, но в
теле было глухое раздражение и тоска.
Было непрерывное ощущение голода, чисто физическая тоска в
теле и раздражение, тупая вялость в умственной
работе.
И вот, при такой-то
работе; утром — пустой чай без молока, на большой перемене в гимназии — пара пеклеванок или половина французской булки; идешь домой, — по всему
телу расходится молодой, здоровый аппетит.
Когда вспоминаю Зыбино: сладкое безделье в солнечном блеске, вкусная еда, зеленые чащи сада, сверкающая прохлада реки Вашаны, просторные комнаты барского дома с огромными окнами. Когда вспоминаю Владычню: маленький, тесный домик с бревенчатыми стенами, плач за стеною грудной сестренки Ани, простая еда, цветущий пруд с черною водою и пиявками, тяжелая
работа с утренней зари до вечерней, крепкое ощущение мускульной силы в
теле.
Так же точно отдает себя, свое
тело в пищу другому, всякий работник для блага других, изнашивающий свое
тело в
работе и приближающий себя к смерти.
Но в натуре он гораздо толще, или, лучше сказать, пухлее, в лице оказывается некоторая одутловатость, да и все
тело его скорее жирное, чем мускулистое, конечно, от сидячей
работы.